Рубрика «Стартовая площадка»

Утешение для Пигмалиона

Тонкий, льдистый серпик луны резал полиэтилен облаков. Из облаков сыпался мелкий снег, хрустел под ногами, как толченое стекло.

Холодно. Так холодно...

Яркие неоновые огни большого города, широкие улицы, много людей. Никому ни до кого не было дела. А может, всего лишь никому не было дела до меня. А может, просто мне не было дела до всех них.

Я бродил по этим улицам уже не первый час. Я устал и, видимо, заблудился. Улицы были похожи одна на другую, как лица прохожих в чужом городе. Определенно, я заблудился.

Я был в отчаянии. Впрочем, это со мной уже давно...

Я остановился, поднял голову к низкому небу; в свете фонарей оно казалось раскрашенным сепией. Снег таял у меня на лице; я не знал, что делать дальше.

- Пойдем со мной.

Едва слышный шепот, почти как выдох.

Женщина. Я ее никогда раньше не видел, но в ее чертах мне что-то показалось знакомым. Широкие скулы, миндалевидные глаза. Она смотрела на меня и ждала ответа.

Пойти с ней? С ней?!

Почему бы и нет?

И я пошел с ней. Она привела меня к себе, в свою маленькую комнату в большом доме. Электрический свет, слишком яркий после улицы, от него было больно глазам. Все виделось чересчур контрастным - черным и белым. Черный - ее длинные волосы, белый - ее постель.

Она не спросила, как меня зовут, и я не стал спрашивать, как зовут ее. Это не было нужно - ни ей, ни мне.

О, эта юная ночь, эта вечно юная ночь...

Словно со стороны, сам не свой, я видел этих двоих в большом зеркале на стене. Видел их, раздевшихся донага. Видел, как она забрала меня у меня. Слышал этот горячий, жадный шепот: "Со мной ты забудешь себя..."

Я хотел бы забыть - обо всем. Я хотел, чтобы эта ночь никогда не кончалась, чтобы она длилась, и длилась, и длилась...

Я почти поверил, что это возможно...

Настало утро - холодное, отрезвляющее.

Я проснулся, открыл глаза. Ее глаза были закрыты, длинные ресницы будто твердые карандашные штрихи.

Я знал, что она не спит, она просто не может.

Маленький простительный обман.

И еще один обман - знакомые черты, что я нашел в ее лице. Но в этом не было ее вины, только моя.

Наваждение...

Она открыла глаза.

- Ты уходишь?

- Да.

- Останься.

- Нет.

- Жаль.

- Да. Мне тоже...

Это неправильно, что она похожа на ту, другую. Я не должен был делать это, не должен...

Я ушел. Ушел в этот мир - жестокий и холодный, словно одинокая ночь накануне Рождества.

Снег все падал...

Скоро - может быть, завтра, может быть, даже сегодня - я уеду в другой город. Снова буду бродить по чужим улицам, среди незнакомых лиц. И, в конце концов, встречу ее. Точнее, это она найдет меня.

- Пойдем со мной, - тихо скажет она.

Лицо у нее будет немного другое, и сама она будет другая, но я ее все равно узнаю.

Мне ли их не знать...

Гейши. Они существует, чтобы давать утешение отчаявшимся. Их чувствительные сенсоры улавливают мою тоску, мою боль, и потому они зовут меня с собой.

Но их утешение не для меня.

Я принимал участие в разработке этой модели. Я создал ее лицо, придав ему черты другой женщины. Той, которую потерял. Той, которой больше нет.

Я не хотел этого. Пытался вылепить другие лица, но получались только маски - некрасивые, неживые.

Что мне было делать?

Прости меня, Галатея.

Я продал тебя.

Я предал тебя.

С тех пор я не могу рисовать.

Станислав РОМАНОВ

Так же, как у всех

Взмах, удар и крик толпы. Снова этот крик. На своем долгом веку он не помнил ни одной казни, которая бы не сопровождалась громогласным, разрывающим нервы воплем. И все равно, кто поднимался на эшафот: вор ли, насильник, народный мститель... Всегда одно и то же. Взмах, удар, крик, взмах, удар, крик...

   "Много их сегодня. Какой это? Двадцатый? Двадцать первый?

   Да нет. Похоже, двадцатый. И все не то.

   Ну, я поговорю еще с Вильгельмом. Припомню ему ту бутыль ромийского, что он взял за нужный мне товар. Неужели так сложно было найти?

   И пусть не говорит, что среди отловленных бунтовщиков не было ничего подходящего. Не мог он посмотреть вокруг? Ведь одного слова достаточно, и любую дурочку кинут под топор.

   Руки уже болят. Давно столько работы не было.

   - Там много осталось?

   - Двое, - в голосе подмастерья одна усталость. Ничего, потерпит, пусть привыкает. Петеру сейчас тяжелее.

   Над площадью в очередной раз летят слова герольда. Тошно даже смотреть вокруг. Везде похоть, возбуждение, радость. Еще момент, и польется кровь, не успевший застыть взгляд уставится на изуродованное тело, очередная голова полетит в переполненную корзину. А толпе только этого и надо. Зрелище... Восторг, катарсис, коллективный экстаз.

   Петер закрыл глаза. Как он уже пресытился этим за свою долгую жизнь. Настроение стремительно портилось. Во время работы с палачом такое случалось редко.

   Отзвучал приговор, и доски помоста жалобно взвизгнули под сапогами стражников. Девушку практически тащили. Почти незаметное движение руки, и обрывки рубища опадают на пол. Толпа ликует.

   Петер поднял взгляд и обомлел. Вино было отдано не зря. Все-таки Вильгельм понимал палача с полуслова.

   Под слоем грязи все еще можно разглядеть золотистые волосы. Некогда атласная, белоснежная кожа усеяна синяками и ранами. Высокая грудь со следами плети. А какие глаза! Петер искал их всю жизнь. Голубые, ясные, как летнее, теплое море, как осеннее выгоревшее небо. Ему не хватило бы слов описать эти глаза.

   Настроение резко поднялось.

   Грубые руки подтолкнули девушку к плахе. Петер полюбил ее на всю оставшуюся жизнь. Вернее, он полюбил взгляд. Все остальное прекратило свое существование. Нет ни подбородка, касающегося изрубленного, окровавленного дерева, ни спутанных, засаленных волос, ни щербатого рта с остатками зубов. Ничего. Только два лазурных, бездонных озера.

   Руки немеют, привычная тяжесть топора возрастает в сотни раз. Старый палач ни разу не смог убить, смотря жертве прямо в глаза. Как всегда в таких случаях, выручил подмастерье. Резкий, громкий свист над ухом девушки, поворот головы, взмах, удар, крик.

   Сердце радостно билось в груди.

***

   Нужную голову он нашел практически сразу. То, что надо. Достойный венец десятилетий работы и поисков. Горбатый Олаф из Гурбена удавится от зависти, увидев это.

   Нож легко вонзился в податливую плоть. Где там банка со спиртом? Ничего, этот взгляд останется с ним навсегда.

   Очередной экземпляр прекрасно вписался в коллекцию. Петер окинул взглядом полку. Теперь у него было все, что нужно. Золотисто-коричневые, как кора сосны, глаза южанок, зеленые изумруды северянок. И вот теперь эта восхитительная лазурь.

   Жена не понимала его. Она говорила, что профессия Петера ей отвратительна. А когда он решился показать коллекцию, эта глупая женщина бросила его. Как же она ошибалась. Ее черный агат стал достойным украшением собрания.

   Что там она говорила?

   "У всех работа, как работа, увлечения, как увлечения. А ты? Ты же псих!"

   Такого Петер никогда не понимал. Нормальное занятие, нормальное хобби. То же, что и у всех. Если Густав-трактирщик собирает истории, услышанные от постояльцев, кусочки чужих жизней, подслушанные за спиной...

   Разве плохо, что вместо частей судеб человеческих Петер коллекционирует части их тел? Все палачи делают это...

Вадим ТУРЕЦКИЙ, Харьков, Украина

Художник – Юлия МЕНЬШИКОВА, Москва, Россия

назад