Рубрика «Научная фантастика»

Planewalker

Свою последнюю картину художник должен написать собственной кровью.

Где прошла моя жизнь? В бесконечных путешествиях; и из впечатлений, собранных там, я выстроил в себе настоящую анфиладу ощущений. Даже спустя вечность, проведённую в неподвижности и тишине, мне будет что вспомнить.

Зима строит изо льда великие замки, что могут простоять вечность и умереть только в один день весны; но даже они тают от тепла ладони. Время меняет миры, стирает горы в пыль и возводит их снова, но ничто не способно изменить человека. День за днём, и рождение за рождением - он прежний.

Я был там, где люди объявили войну самим себе, обрушив вечное небо на землю и вогнав остро отточенные горы в небесную синеву. Они вскормили своей злобой такое солнце, что на заре свинец, скреплявший витражи в их храмах, слезами вытек на пол. Среди спёкшейся в кремень земли - пустые чёрные крепости, в которых мастера игры, павшие и вздёрнутые собственными нитями, стали похожи на сухие листья.

С такого же мира-клетки, изредка дарящего своим пленникам ни с чем не сравнимую свободу, я начал свой путь. Можно находить удовольствие в унижениях, сладость в кровавой горечи. Так и заточение делает нас свободнее.

Я отправляюсь дальше, закрываю глаза здесь, обрываю свою жизнь…

…чтобы родиться снова…

…и просыпаюсь в другом мире. Это немногим проще, чем умереть - однажды сделав шаг, ты теряешь всё.

Среди бесконечности встречаются тихие зелёные просторы. Иногда облака разрываются и вниз падает солнечный свет, словно небо пальцами прикасается к земле. По траве скользят волны, как в море, и в этом приливе нежатся береговые камни, гладкие и горячие, пахнущие морем, покрытые невидимым налётом водорослей, как на панцире краба. Солнце приходит и в лес; туда, где пульс дней кажется неслышным, медленным, в самую древнюю чащу. Там, под ритм, отбиваемый кончиками пальцев, рождается мёд дикарства. Зелёный свет струится сквозь молодые листья, рисует прожилки сосудов под кожей. Когда-нибудь пыль осядет на росе, но сейчас…

Беги!

Потом ветер сшивает тучи заново и прохладная тень набегает, принося дождь для меня - одинокого среди цветущих лугов.

Говорят, море солёное от человеческих слёз. Но на этих берегах уже давно никого нет; это пустыня, простирающаяся сквозь годы, неизменная, и каждый раз выглядящая иначе. Она отражает все грани таланта своих создателей.

Я видел кости огромных китов, скелеты исполинов, утонувших в сером песке. Под непомнящим рассвета небом, среди выкорчеванных войной деревьев по-прежнему можно жить. Собирать в руинах книги, складывать в костёр и греться возле него - весь бесконечный вечер напролёт. Никто не появится из сумерек, ни человек, ни хищник. Здесь не с кем разговаривать и некого опасаться, кроме себя.

Эти мёртвые просторы тянутся, тянутся… и ты идёшь по ним до тех пор, пока не разглядишь кровь в каждом мазке, что их составляет.

ЛИЧ, Санкт-Петербург, Россия

Татуировщик

  В личном деле татуировщика записано: "Годен к нестроевой". Для него я делаю исключение, и вслед за другими называю его "Паук". Паук - увечный механик, безвылазно обитает в своей мастерской. Туда приносят всё, что снимают с пострадавших пилотов, - чем они пытались защититься от смерти. Паук шевелит пальцами металлической руки, бормочет над блестящими кристалликами. Их бывает не так уж сложно вернуть к жизни. Тогда Паук громко выражает свою радость. По сравнению с другими он проще, у него только одна загадка - картинки, которые он делает в свободное время.

  Убирая эти длинные светло-серые коридоры, я ловлю себя на мысли: что будет, когда окончится их война? Заглядываю в жилые помещения, и становится ясно, - никто не собирается сражаться вечно. Даже безумные воители с Б'пфашша раскладывают вокруг своих пластиковых мешков какую-то священную грязь с родины. Все они опутаны символами прежней жизни, и где уж мне разобраться в сплетениях знаков? Да и стоит ли?

  Но всё-таки это меня занимает. Они тут воюют, ссорятся насмерть, влюбляются, если есть в кого, что-то помнят или кому-то мстят. Следовало бы проявлять совершенное равнодушие, но ведь только мне, извращённому, пришло на ум постигать высшее среди чужаков.

     Командир - вот настоящее искушение. Я предаюсь почти разврату, попадая в его жилище. Судьба мне - лишиться последнего глаза, - за то, с какой жадностью разглядываю вещи пришельца. Они, конечно, молчат, но как многоречиво!

  Между изображением существа в белом и металлической пластинкой с выбитыми знаками обретается дигиль. Он, конечно, мог купить его на любом базаре, но едва ли - пленившись красотой. Дигиль вообще вряд ли в понятиях этой расы, это вещь для думания, опасная вещь.

  А вот изображения важны для всех. Поэтому Паук так популярен. Те, кто презирают защиту из металла и пластика, всё равно отправляются в мастерскую. Я был изумлён, подсмотрев, чем они там занимаются. Существа двуногие, о щупальцах, наростоглавы, шишкокендюхи - все воспроизводят на своих телах рисунки! Паук в свете этого представляется неким связующим звеном. Через увечного затворника на всех прочих нисходит... разве не благодать? Правда, сколько личных дел было закрыто, несмотря на священную процедуру! Но, возможно, они согрешили в чём-то другом, более важном.

  Б'пфашши, чьё имя я даже мысленно выговорить не в состоянии (звуки непристойны, как крики ночью), носит на покрывающем его спереди белоснежном панцире голографическое изображенье существа чужой для него породы. Б'пфашши известны фанатизмом. А особа, изображённая на панцире, олицетворяет не то саму их войну, не то грядущий добрый мир. Она не здесь, где-то далеко, в иных мирах ведёт переговоры, склоняя невообразимые народы поддержать военные действия. Этот солдат поглядывает время от времени на изрисованный панцирь, и вполне счастлив, насколько я соображаю.

     Я переломил себя, отверг страхи и провёл какое-то время в сарассе. Сидел недвижимо прямо в грузовом тамбуре, где застала меня непреклонная решимость. Мимо шли пилоты и рабочие, несли грузы, несли орудия войны, несли потаённую святость. А я вопрошал и давал обещания, мне очень важно было знать: как поступать, чем обуздать проклятое любопытство? Искал спасения от греха, и ответ мне был: "Сделай рисунок".

  Паук нисколько не удивился. Кажется, ему всё равно, кого разрисовывать. Он смерил меня двойным взглядом: чёрным живым и красноватым электронным, и выпростал свою механическую руку. Я не знал, с чего начать. Попросить его написать священное имя? Воспроизвести стигматы третьего уровня, предмет зависти мирских соискателей Духа, плод неотступных упражнений? На что мне такое украшение? Я указал на сплетение линий, - узор, бегущий по стальному плечу. Паук задвигал сборной челюстью. Он напоминал, не без удовольствия, о том, что будет больно. Я уважал его мнение: кому ещё столько знать об этом? Поплевав на металлический палец, Паук вцепился в протянутую ему руку.

  Но откуда бы ему знать, что я не почувствую боли?

Юлия СИРОМОЛОТ, Ясиноватая, Украина

назад